Читателей на странице:
Дом проснулся вместе с ба ещё в пять утра. Заскрипел половицами, потянулся, поохал от холодной воды, которой ба умывалась зимой и летом, разок присвистнул чайником и затих.
Ба умела печь без единого звука. Угощение к свадьбе привезли и наготовили ещё вчера, но пироги должны быть свежими, с вишнями. Ниночке на радость. Поставит и пойдёт курей кормить, кроличью банду выпускать на травку, приговаривая: «Очи всех на тя уповают, Господи…».
Как не старалась ба в это утро, Нина слышала каждое движение, каждую прибауточку, которыми ба себя и мир вокруг подбадривала. Когда ба пошла на двор, Нина прокралась в кухню, затем следом за ба на улицу. Главное, ма не разбудить, сразу весь дом на дыбы встанет, загрохочет, затрубит. Путь подольше продлится это тихое прохладное утро.
— Что милая, не спиться?
— Неа. Давай помогу.
— Куда тебе? Береги дите.
— Ба, тихо. Никто ж не знает.
— Ишь, ты! Не знает. Думаешь, Венерка — дура? Не! Она не просто тебе городского мужа состряпала. Да по-быстрому так всё обставила.
— Ба, а сбежать можно?
— Можно было б, если б Лёшка не струсил. Хотя если б не струсил, то и бежать не пришлось. А теперь всё, станешь городская.
— Нинуль, не уезжай, а! — Люся обняла сестру со спины.
— Ух, дурёха, напугала! Люська, ты что? Отдай сейчас же. Плохая примета! — притянула сестрёнку и сняла с её головы белую мягкую фату. Ба посмотрела коротко и тревожно.
— Нин, я не хочу оставаться одна с малышнёй и ма.
— А ты не одна, у тебя ба есть. Держи миску, сыпь курям. Вот так, молодец. Ба святая у нас и прозорливая! Она тебя в обиду не даст.
— Тьфу ты, скажешь тоже. Прожорливая я.
Девочки засмеялись. Прохлада деревенского утра прижималась к земле, таяла, постепенно уступала летнему зною.
А в доме уже вовсю командовала ма. Венера Степановна, мать пятерых детей, завхоз местного магазина, была строгой и волевой.
— Прохлаждаетесь?
— Так для этого и встали в пять, Венерочка, — сухонькая ба шагнула вперёд, готовая принять новый удар.
— Тебе б только перечить, пироги готовы?
— А то ж нет? Конечно, готовы. И на дворе порядок, и я уже иду в свой уголок помалкивать.
Девчонки давились от смеха. Они знали, что ба не боится дочь. Наоборот, жалеет, что вместо доброго сердца у неё сухарь да рубль.
— Нинка, марш в комнату одеваться. Жених вот-вот приедет! — командовала ма. — Люська!
— Ой, ма. Чёт живот у меня скрутило, я сейчас, — и мигом выбежала из дома. Ба и Нина переглянулись, смеясь одними глазами.
Нина вошла в комнату. Тут же в окне показалась Люсина голова.
— Нинуль. Подсоби.
— Ну ты чумная! Она тебя отлупит за это.
— Плевать, зато я с тобой побуду подольше.
Люся спрыгнула с подоконника и подошла к свадебному платью.
— Красивое. Я в таком и в пир, и в загробный мир пошла бы!
— Тьфу ты, ну и шуточки!
— Зато ты улыбнулась. Да-да. Не хмурься! Я видела-видела!
Нина обняла Люсю:
— Вот бы Лёшка был посмелее, понял тогда, каких я умею рожать красивых, голубоглазых мальчиков.
— Откуда знаешь?
— Ба сказала. А теперь ма всё так устроила, что и не видать мне родной деревни больше.
— Нинуль, вот как так в жизни выходит? Ты не хочешь замуж за этого городского, я не хочу одна с малышнёй возиться. Почему нельзя тебя оставить с нами? Лёшка бы перестал бояться, привык бы. А если нет, то сами бы рóстили его. Где пять, там и шесть. Одним больше, одним меньше. От нас не убудет!
— Не на свои 14 мудра ты, Люсенька. Ма от позора семью бережёт. Чтобы не судачили по деревне.
— Так в чём позор-то жизнь новую давать?
— Без брака, Люсь. Без брака. Люсь, а сгоняй в магаз за Колой, так охота мне.
— Ма убьёт же.
— Сегодня не убьёт. На, и себе жвачек возьми, — Нина насыпала Люсе полную ладонь монет вдобавок к мятой купюре.
— Я мигом, — спрыгнула с подоконника.
Не так давно ма выделила Нине комнату. Разрешила разобрать большую кладовую с окном. Привыкнуть тольком не успела, радоваться не перестала, что может рисовать и читать в тишине, а младшие дети не бегают по акварелям, разложенным на полу. Можно книгу на виду оставить. Её никто не стащит, не изрисует огуречиками с ручками и ножками.
А теперь придётся уехать. Нина сидела на кровати, скрестив по-турецки ноги. Окно, голубой тюль. «Не люблю его, но он мой». Шкаф, комод, половик и стул. А над столом вырезки из журналов и газет прибиты маленькими гвоздиками прямо к стене. «Завидуй молча! Теперь я тоже буду городская. Крутая буду. Куплю белый купальник, как у тебя, и поеду на море», — Нина показала язык улыбающейся девушке с обложки. Слёзы уже катились по щекам. «Прости, малыш! Я не расстраиваюсь, нет. У нас с тобой всё будет хорошо. Обещаю!», — Нина положила руки на плоский пока ещё живот и постаралась не плакать.
Одеваться, а потом сидеть немецкой куклой с ровной спиной и ждать жениха, не хотелось Нине. Она выглянула за дверь. Наряженный дом пыхтел, гудел, взвизгивал отдавленными кошачьими хвостами, топал ножками малышей. Вернулась в комнату. Полумрак, почти тишина и притаившаяся в углах прохлада. Нина села на подоконник, помедлила и спрыгнула. Её окно выходило в старый сад. Там не было предпраздничной суеты, яркого солнца, собирающихся зевак и соседских детей.
Прошла босиком до задней ограды. Нина любила сидеть на поваленной груше, делать зарисовки или просто смотреть. За забором петляла тракторная дорога, зеленело капустное поле, темнел хвойный лес. Вчера она смотрела на самый красивый в жизни закат: малиновый, лиловый, огненно-жёлтый. Тревожный и торжественный одновременно. Сейчас бездонное голубое небо постепенно теряло цвет: к полудню выгорит, подёрнется белой фатой.
«Едут, едут», — донеслись детские голоса. Нина не торопилась. Она знала, что жениха ждал трудный и долгий выкуп — сантехник Саныч мимо своего дома не пропустит. На капоте будет лежать пока на пару бутылок не наберёт. А дальше ба постаралась. Её подружки-старушки перетянули улицу разноцветными лентами, будут песни петь, загадки гадать, да всё у городского про Нину вызнавать. Если на что не ответит, придётся платить выкуп, детишек конфетами кормить.
На тракторной дороге появилась облако пыли. Нина подошла ближе к ограде. Подпрыгивая на кочках, неслась Алёшина шаха. Сердце застучало радостью. Поравнявшись, машина резко затормозила.
— Прости меня! — прокричал он. Обычно спокойное, улыбчивое лицо покраснело, скривилось от боли. С визгом рванул вперёд. Облако пыли закрыло и поле, и лес, и небо.
Нина ничего не сказала. Только обняла себя и малыша. Наклонилась вперёд. Подбитая.
В комнате всё ещё царила прохлада. Серая, могильная. Нина сняла платье с вешалки. Отложила фату. «Пора, от судьбы не убежишь». Складки шелестели, поблёскивали. Успокаивали юную невесту.
— Повесь, — резкий голос заставил Нину вздрогнуть.
— Почему? Что?
— Люсенька, — бледное лицо ма пошло пятнами, — Лёшка твой. Насмерть её.
Нина медленно осела на пол. Тишина и прохлада теперь не радовали. Топили.
***
Ба стояла у гроба. Ровная, как свечка в её руках. Она непрерывно читала молитвы. Третий день, и всё по памяти.
Нина наклонилась, поцеловала сестру. Поправила мягкие складки фаты, кружева на рукавах белого свадебного платья.
— Оно тебе очень идёт, Люсенька. Будешь самая красивая невеста Бога. Как же ты меня перехитрила — теперь мне с малышнёй сидеть. А Колу так и не принесла.
Нина шептала, ба шептала, ма, стоя на коленях, в кой-то веке не кричала. Шептала. Люсенька улыбалась.